ГЛЮКОМАНЬ

     Олегофрен Параноевич Шизов приняв перед едой, для аппетита, порядочную дозу глюкозы, сел за стол в ожидании еды. Голод еще не давал о себе знать и у него, было, достаточно времени посмотреть по сторонам и помечтать. Его сознание постепенно сужалось от извечного, глобального вопроса – Что делать? – сведшего с ума не одного маститого мыслителя, до пульсирующей мысли - чем, из чего и что есть. Мысль о еде билась в тисках черепной коробки, похожая, то на быстрое стаккато, то на неожиданно загорающуюся красную лампочку над кабинетом врача, то вдруг  пронизывающее все тело и мозги, сирену  машины скорой помощи или милиции с мигалками  и рвущим нежный слух окриком: – Стоять! Всем принять вправо!

      Вдруг откуда ни возьмись, перед взором Олегофрена явилась груда немытой посуды, примостившаяся в углу у кухонной мойки. Основу посудной кучи составляли грязные тарелки, слетающие после еды со стола и беспорядочно приземляясь, где придется. Одна такая летающая тарелка привлекла его внимание блеском золотистой каёмочки, своей неестественной чистотой, которая напомнила ему о  рубашечных воротничках не первой свежести. Ему показалось, что его тело, в очень плавном движении, как в замедленном кино, двинулось в сторону собственной руки, тянувшейся к тарелке. Но табуретка, на которой он сидел, вдруг потеряла равновесие и его тело, потеряв пятую точку опоры и плавность движения, резко рухнуло вниз. Очнувшись, Олегофрен почувствовал правой стороной лица прохладу фаянса. Приоткрыв левый глаз, он постарался сориентироваться в пространстве. Его кончик носа упирался точно в центр тарелки, а левый глаз, словно ножка циркуля, скользил своим зрачком вдоль золотой каёмочки, туда и обратно, прочерчивая дугу. На Олегофрена вдруг нашло просветление, золотистая дуга засияла Божественной радугой, в которой особенно ярко выделялись красный, желтый и зеленый цвета. Он все понял, это был знак свыше. Знамение придало сил телу и духу, чтобы встать и действовать. Олегофрен Параноевич встал на колени, держа в левой руке тарелку, он несколько раз дыхнул на ее центральную часть, и правым рукавом тщательно протер запотевшее место. Донышко тарелки и лицо Олегофрена как-то преобразились и засияли. С чувством любви и нежности он прижал тарелку к сердцу. Скупая мужская слеза из правого глаза скатилась вдоль носа и, капнув на тарелку, рассыпалась искрящимися брызгами в лучах солнца. В тот же миг тарелка тоже брызнула осколками, выпав от неожиданности из рук. Вопрос жизни и смерти – что, чем и из чего есть, свернулся до мельчайшей точки и потерял смысл. Олегофрену показалось, что он не стоит, не дышит, до него хоть и медленно, но дошло, что он лежит.

Олегофрен Параноевич Шизов лежал на изрядно обшарпанном диване, в своей тускло освещенной, незатейливо обставленной старой мебелью квартире. Мысли его уносились в далекую и в тоже время ему близкую, родную деревню Глюкомань, где доживала свой долгий, тоскливый век мать-старушка Морфея Ипохондровна.

     Олегофрен Параноевич пребывал в тревожно-депрессивном сдвиге настроения. Его часто посещали обостренные бредово-галлюцинаторные проявления, все вокруг было по-фиолетово, что вызывало злобно-агрессивные тенденции. Его нестерпимо тянуло в милую, голубую даль Глюкомани.

    Вдруг он резко бросил взгляд на старый буфетик, приподнялся и в состоянии остро выраженного возбуждения подошел к нему. Туманным и отрешенным взглядом он отыскал среди кучи стеклянной посуды трехлитровый граненый графин, закупоренный потрепанной пробкой, сделанной из старой газеты. Взяв в дрожащие руки желанный сосуд, в котором еще пребывало с пол-литра прозрачной жидкости, Олегофрен резко выдернул пробку, и ему сразу же шибануло в голову запахом самогонки, которую он хранил, на всякий случай, для компрессов. Немного успокоившись, он стал рыться в ящиках буфета и в скором времени нашел запылившуюся автомотовелоаптечку. Открыв крышку аптечки, он достал 20- миллилитровую ампулу с 50%  глюкозой и три 2-миллилитровые ампулы с 2% раствором промедола. Найдя пол-литровую алюминиевую кружку, он вылил в нее, с определенной последовательностью содержимое графина и ампул, тщательно их перемешал и стал медленно тянуть из 8-миллиметрового резинового шланга.

      С каждой затяжкой он чувствовал, что становится легким и невесомым, что вот-вот, и он оторвется от земли и улетит в свою родную Глюкомань к Морфее. С полуприкрытыми в туманной дымке глазами он продолжал тянуть коктейль, тихо напевая между затяжками:

                                     «Все ближе, ближе, ближе минуты блаженства…».

      Вдруг все вокруг поехало и покатило, задавив его потоком новых чувств и мыслей.

      Стены его убогой квартиры распахнулись как окна в мир, манящий и дурманящий запахами разнотравья и конопли. После недавно прошедшей грозы ему в голову ударило шизоном. Он блаженно потянулся, глубоко вдохнул полной грудью дурманящий воздух, воскликнув: «Глюкота» и полетел за мимо пролетающим  черным махаоном. Но махаон, увидев опасность, вытаращил глаза, громко каркнул, превратился в ворону. Ворона села на дуб, покрутила кончиком крыла у виска, стала что-то жевать.

       Олегофрен от неожиданности стал дико озираться по сторонам и, потеряв равновесие, шлепнулся рядом с дубом. Ворона, свесив ноги, хохоча, стала забрасывать его желудями. Олегофрена это возмутило до глубины души его тонкой и чувствительной натуры. Он пронзительным воплем «Утекай», подпрыгнул вверх, пытаясь схватить ворону за ногу. Но та успела отскочить, высунула язык, каркнула: - Дурак ты, глюковатый! - и залепила ему звонкую пощечину. Сама дура, – огрызнулся Олегофрен. – Мама я хочу к тебе в Глюкомань. Он вскочил на корягу, как на лошадь и бешеным галопом умчался вдаль голубую и светлую. Он летел, и ветер с визгом его уши обдувал. Земля стремительно уносилась от него в противоположную сторону, внизу она уже казалась не больше резинового детского мячика, с одной стороны красного, а с другой зеленого цвета, разделенного желтым экватором. Потом она стала похожа на сковородку с глазуньей, от чего у Олегофрена потекли слюнки, но не успел он моргнуть глазом, как сковородка с глазуньей превратилась в кубик Рубика, от чего зарябило в глазах от разноцветных клеточек. Он зажмурился, и вдруг его толкнуло мощным субконтрактавным стереобасовым вступлением Марша Черномора. Пахнуло в нос йодистым запахом моря, из вод которого в боевом порядке выходили в чешуе, как жар горя тридцать три богатыря. Пока они выходили на берег и отряхивались, он их трижды посчитал. Всё верно как у Пушкина, точно как в аптеке – все тридцать три. Все тридцать три, отряхнувшись как по команде, перестроились и точно в такт, поблескивая оперением доспехов, чеканили танец Маленьких лебедей. Дядька Черномор лихо и самоотверженно  исполнял Полет шмеля на бубне. Олегофрен в экстазе запел:

                                    Я лечу, и звезды светят

                                    даже днем, даже днем, даже днем.

                                   Я так хочу…

   Он не успел сказать, чего он хочет, как небольшой метеорит вышиб из-под него корягу-конягу и он стремительно с криком: "Мама" полетел вниз, но мама его не слышала, она была довольно старой и глухой женщиной и редко выходила из дома. Растопыря руки и ноги в разные стороны он  стремительно летел к земле. Перед глазами пролетали картины его серой обгрызлой  жизни. Но судьба в последний миг пронесла его мимо земного шарика и вывела на околоземную орбиту, сделав его очередным искусственным спутником земли.

     У Олегофрена из глубин подсознания на поверхность стала проявляться навязчивая мысль, скорее даже жуткое подозрение, что он больше никогда не вернется в родную Глюкомань, к Морфее, он тоскливо и плаксиво запел:

                                    Мнеее приснился шум дождяааа

                                    Ииии  шаги твои в туманееее…

                                    Мама милая маа-маа

                                    Как тебя я люблюуууу.

От безысходности своего положения, он плюнул в пространство. Благо не было встречного ветра. И с чувством толи остаточного оптимизма, толи безнадежной надежды почти речитативом пропел:

                                   На пы-ль-ных тро-пин-ках

                                   Да-ле-ких пла-нет

                                   Оста-ну-тся на-ши сле-ды.